Прощание с бумагой

Кляк-са, кляк-са

Если бы в советское время вы оказались школьником Женей Гришковцом, на уроках чистописания вас ждало бы изумительное открытие. Промокашки помогали не только чистить перышко и промакивать написанное. Стоило подложить их под страницу – и «у разгильдяев менялся почерк»! Мягкая бархатистая поверхность промокашки успокаивала нервы, а в случае «войны» служила ценным боеприпасом. Скомканная и смоченная слюной, она была идеальным снарядом для обстрела чернильниц «самых аккуратных девочек в классе».

«Кляк-са, кляк-са!» В этом слове – и звук падения чернил на бумагу, и безобразное пятно еще более безобразной краски. Продлись бы наш роман с газетами еще несколько веков – мы бы непременно огранили шуршание газет, схлопывание книг и хруст писем словами ювелирной точности. Такими, как кляк-са. А пока промокашки, кляксы, тубусы, рейсфедеры и готовальни замерзают в словарях, как мамонты во льду.

В «никогда» уходят и печатные машинки. Их больше не выпускают. Пока мы еще не слишком далеко ушли от Remington-а, на котором Марк Твен «вбивал» линии жизни Тома Сойера, мы понимаем, что печатная машинка – это симфонический оркестр и любимый кот в одном флаконе. «Поставил ее [печатную машинку] на подоконник, подхожу просто погладить, покрутить. Дети могут стучать часами в четыре руки. В этой машинке все шевелится, все звучит, все на что-то отзывается», – делится своим сенсорным опытом Евгений Гришковец.

Через несколько сцен он заставит нас задуматься еще и над тем, что монитор не пахнет типографской краской, телефон не хранит дрожь пальцев, в аудиокниге не высушить листок акации, а электронные письма не запечатать сладковатым декстрином... Мир без бумаги – мир сенсорно истощенный. Органы чувств в нем сначала бунтуют, а потом заболевают хандрой.

Записки из роддома

Перебирая «бумажки», можно вспомнить всю жизнь. Несъеденные счастливые билеты, тетради с таблицей умножения, несколько телеграмм, бирка из роддома… Жизнь в «обумажненном» виде поместится в коробку из-под обуви. Цифровая шкатулка воспоминаний займет и того меньше. Ученые уже умеют записывать биты информации в нанорешетку стекла и ДНК растений. Правда, воскресить содержимое за границами содержания им пока не под силу.

Давайте представим, что вы счастливый отец, и об этом счастье узнали несколько мгновений назад. Времена советские, бумажные. Жена рожала без вас, без смартфона и без планшета. Почтовые голуби – это уже «никогда», а записки на чем попало – «навсегда». «Спасибо за дочь!», – пишете вы на обратной стороне коагулограммы, проклиная неудобную стену, непослушную ручку и надоедливое солнце. Пишете, а бумага беспристрастно «протоколирует» и «ссадины» на стене, и синусоиды в сердце. К рождению сына вы готовитесь уже вместе с телефоном. Но старое проклятие «телефоны расползаются, а бумага лежит» спустя годы отзовется и в вашем доме.

Вместе с записками из роддома откроется дверь в забытую реальность. (На сцене у Гришковца их было с десяток. Несколько на сцене и еще столько же в пространстве между ним и зрителями.) Стена, ручка, солнце, которое падало из-за плеча. Бумага сохранила их прикосновение и, как могла, стираясь об углы времени, донесла в настоящее плоть и кровь прошлого.

Люди без почерка

Лист бумаги – это шедевр. В огне технологического развития сгорела не одна жизнь, чтобы мы могли нарисовать портрет первой учительницы и неуклюжими буквами поздравить дедушку с Днем Победы. Бумага стерпела все ранения. Она покорно готова склонить голову и перед нашими мыслями, чувствами, характерами, которые мы доверили ее безголосости.

Написание – сакральное действо. «То, что ты хочешь сказать, становится сущим», – напоминает драматург. И наши предки хорошо об этом знали, когда, прежде чем поднести писало к бересте, очищали помыслы крестным знамением. Еще недавно мы писали рукой, но, кажется, и этот ритуал постепенно исчезает в глобальном электрическом поле. «Такие мерзости» слетают с клавиш! И никаких признаков реального человека за ними. 

По завитку у буквы «у» не разглядеть, что у нее не «все хорошо». За танцем строчек не увидеть, это он всерьез или так. Мы умели писать и умели ждать. Мы умели писать так, чтобы и за десять дней письмо не остыло, чтобы сквозь бумагу нас было слышно и видно. «Сейчас молодые люди, которые готовы пожениться и завести детей, не знают почерков друг друга. Только в загсе об этом узнают», – слышится справедливый упрек со сцены. Кто мы такие, если не оставили ни одного свидетельства своей жизни, и ничто не напомнит нам о том, как солнце падало из-за плеча и как тень от ручки скользила по бумаге?

Социальные ритуалы

Как только отправлено первое письмо, мы начинаем ждать. И это важный ритуал. Два раза в день почтовый ящик нужно обыскать. Если рядом с письмом из ЖЭКа оказалась пустота, нужно взять в себя в руки и не вздыхать по совершенным голубым конвертам, в которых в придачу к письму заморский друг как будто бы случайно завернул глоток английского воздуха. Получил? Ночным рейсом на главпочтамт: бросить в «могучую и бездонную тьму почтового ящика» еще не остывший ответ. И снова ждать.

Ритуал особой важности разворачивался вокруг телеграмм. Звонок до упора и голос почтальона: «Вам телеграмма!» В руки главы семейства, а потом – на телевизор или за стекло, чтобы все видели: друг не забыл, отстоял в очереди, не пожалел рублей на предлоги и выбрал самый недурацкий цветочек. Европа уже лишилась этого хенд-мейда. И от нас он уходит. Пока не поздно, дайте телеграмму хотя бы самим себе, если вы боитесь, что другие неправильно вас поймут, советует Гришковец.

В холодный дождливый вечер вспомните еще несколько волшебных ритуалов. Для самого простого вам понадобится тубус и несколько бутылок по 0,5 л. Правильный советский тубус (вместимостью 2-3 бутылки) выручил не одного мужика, вспоминает рассказчик. Махровый халат подойдет для изысканной ролевой игры в аристократа. Но к нему также необходимы нежное гусиное перо, нож для бумаги из слоновой кости и дворецкий, способный без единой ухмылки подать письмо из налоговой на серебряном подносе.

* * * 

Мир без бумаги – это больше, чем электронный паспорт и флешка в кармане. Бумага обставила нашу жизнь ритуалами и заставила трансформировать личное и публичное пространство. В домах появились книжные столы и полки. На территории социального взаимодействия выросли библиотеки, архивы и книжные магазины со своими собственными ритуалами. Столы останутся, и архивы тоже. И в книжный магазин мы будем ходить послоняться, как в лес за грибами. Но будут ли в них классики, которые пахнут временем, а на последней странице карандашом выведено лихорадочное: «Плачу»? Будет ли аудиокнига звучать моим голосом, про меня, обо мне? Буду ли я ценить петабайты невидимой и не осязаемой информации?

«Человеку не нужно столько информации. Информацию нужно уважать, а для того чтобы ее уважать, нужно как-то потрудиться, – звучит в финале. – Как можно уважать информацию, которую можно скачать дома, сидя в туалете?». В нашей коробке памяти приживается только то, за что мы заплатили своим трудом. И чем «чувственнее» этот труд, тем больше шансов, что наша жизнь, отраженная глазами потомков, не растворится в «никогда».

НААР ©